Сейчас все ведут дневник, всем хочется казаться значительнее, чем они есть на самом деле, а еще больше хочется победить умирание и остаться жить после смерти – хотя бы в виде тетрадки в сафьяновом переплете. Одно это должно было бы отвратить меня от затеи вести дневник, ведь я давно, еще с первого дня нового двадцатого века, решила не быть, как все. И всё же – сижу и пишу. Но это будут не сентиментальные вздохи с засушенными незабудками между страницами, а настоящее произведение искусства, которого еще не бывало в литературе. Я пишу дневник не оттого, что боюсь смерти или, скажем, хочу понравиться чужим, неизвестным мне людям, которые когда-нибудь прочтут эти строки. Что мне за дело до людей, я их слишком хорошо знаю и вполне презираю. Да и смерти я, может быть, нисколечко не боюсь. Что ж ее бояться, когда она – естественный закон бытия? Всё, что родилось, то есть имеет начало, рано или поздно закончится. Если я, Маша Миронова, явилась на свет двадцать один год и один месяц назад, то однажды непременно наступит день, когда я этот свет покину, и ничего особенного. Надеюсь только, что это произойдет прежде, чем мое лицо покроется морщинами.
если ты любишь, то всем существом, что б ни случилось, ты думать будешь не о себе, а всегда о нем. да, именно: прежде всего о нем, о том, кого ты беспредельно любишь.
а он в этих случаях всей душою и в буднях, и в радостях, и в борьбе, согласный всегда и во всем с тобою, тоже думает о себе
Представьте себе двух людей, которые держат пуму, набросив на неё с двух сторон лассо. Если они захотят приблизиться друг к другу, пума бросится на одного из них,так как лассо ослабнет. Они в равной безопасности только тогда, когда тянут каждый в свою сторону. Поэтому с таким трудом могут приблизиться один к другому тот, кто пишет, и тот, кто читает, между ними общая мысль, захлестнутая петлёй, которую двое тянут в противоположные стороны. Если мы спросим пуму, то есть мысль, каково её мнение об этих двоих, она ответит, что концы лассо держат те, которые считают пищей кого-то, кого не могут съесть...
"-Двойной виски со льдом . -У нас не продаётся алкоголь! И тут я понял, где нахожусь . В глазах буфетчицы ясно читалось, что она тоже хотела бы, чтобы в буфете института был алкоголь . Нам стало грустно . Я ушёл .”
"После его ухода я проплакала всю ночь, не из-за того, что он сказал, а из-за того, что я должна была сделать. Я должна была уйти от него. И в тот момент, когда эта мысль оформилась в моей голове, я поняла, что давно это знала. Вот почему я была так печальна, в таком отчаянии. Вот почему я изо всех сил старалась прихорашиваться для него, так цеплялась за него, как безумная. Потому что я знала, что все идет к концу.” Валерий Головской
по вечерам я хожу за печеньем. миндальным. любимым с детства. в круглосуточный магазин в соседнем квартале. там вечно мокрый кафельный пол и продавщица с печально-влажными глазами. однажды я не выдержала, спросила: «у вас все хорошо?» она ответила с беспросветным разочарованием в голосе: «такого не бывает, девушка» в тот миг я поняла абсурдность своего вопроса и правдивость ее ответа. «все» никогда не бывает: если повезет, то достанется хотя бы четвертинка.
все чаще сравниваешь людей с дверьми. знакомишься с кем-нибудь и видишь симпатичную дверцу с медным номерком в завитушках. толкнешь, а за ней крошечная комната три на два. поговорил с человеком пять минут и чувствуешь, как тесно в его обществе, как скучно среди полочек с цветочными горшками и плюшевых медведей. а бывает наоборот – откроешь обшарпанную дверь, а там вселенная: кометы, планеты, млечный путь, целый мир. но таких мало. обычно за дверью: либо коридор - узкий и длинный, либо стена. сколько в нее не стучи – ничего кроме глухой кирпичной кладки не увидишь.
если вы поймали птицу, то не держите ее в клетке, не делайте так, чтобы она захотела улететь от вас, но не могла. а сделайте так, чтобы она могла улететь, но не захотела.
уехать на месяц - довольно жестоко. звонить раз в неделю - почти преступление. "ну, как ты?" - "нормально. чуть-чуть одиноко" - "ну, ладно, пока. позвоню в воскресенье".
повесили трубки - и снова неделя. друзья, тренировки, работа, работа. а, знаешь, в тот миг, когда ты улетела, хотелось бежать за твоим самолетом.
Нержин чётко соображал последовательность отложных и неотложных действий. Но такая быстрота нужна была Нержину, чтобы, исполнив внешнюю работу, надольше отделаться от самого движения. Он так и сказал Симочке: "Я действенен потому, что ненавижу действие" - "А что же вы любите?" - спросила она с робостью. - "Размышление" - ответил он.
«Я так сильно её любил, что даже ни разу не попытался трахнуть. Ни разу не попросил пососать её грудь. Ни разу не попытался засунуть руку ей в джинсы. Мы с ней любили друг друга. Любили и уважали.» — "снафф" Чак Паланик